Розанов Василий Васильевич
(1856–1919), русский мыслитель, прозаик, публицист, литературный критик.
Родился 20 апреля (2 мая) 1856 в Ветлуге Костромской губ. в семье лесничего.
Рано осиротел, детство прошло в нищете. Иждивением старшего брата окончил
гимназию в Нижнем Новгороде и поступил на филологический факультет Московского
университета, который окончил в 1880. До 1893 был учителем истории и географии
в гимназиях Брянска, Ельца и г. Белого (Смоленской губ.). Учительская среда
оказалась совершенно чуждой и даже враждебной Розанову, преподавание тяготило
его, мешало писательству — естественному следствию его умственного развития еще
в университетские годы. Согласно Автобиографии (1890), важнейшим импульсом
этого развития
послужили сочинения Д. С. Милля, Д. И. Писарева, Н. А. Добролюбова и
западноевропейских вульгарных материалистов. Целиком в этом русле написана
первая статья Розанова Исследование идеи счастья как идеи верховного начала
человеческой жизни, в 1881 отвергнутая журналом «Русская мысль» «по причине
тяжелого слога». Зато другое его «небольшое исследование» Об основаниях теории
поведения удостоилось университетской академической премии и явилось зародышем
«сплошного рассуждения на 40 печатных листов» О понимании. Опыт исследования
природы, границ и внутреннего строения науки как цельного знания. Оно вышло в
Москве в 1886 и не имело ни малейшего резонанса в научно-философских кругах —
по-видимому, было сочтено дилетантским умствованием, поскольку в нем
предлагался полный пересмотр познавательной деятельности в качестве
комплексного интеллектуального переживания.
Философические устремления Розанова постепенно сменялись религиозными, о чем
свидетельствуют его насыщенные полемикой статьи Органический процесс и
механическая причинность (1889); Отречение дарвиниста (1889) — против проф. К.
А. Тимирязева; Место христианства в истории (1890), Цель человеческой жизни
(1892), Красота в природе и ее смысл (1894). Репутации философа они Розанову не
создали, но помогли свести знакомство с Н. Н. Страховым и К. Н. Леонтьевым, а
те открыли ему дорогу в консервативную журналистику — он стал одним из ведущих
авторов новообразованного в 1890 журнала «Русское обозрение», издававшегося на
личные средства Александра III при кураторстве К. П. Победоносцева. Свое
публицистическое творчество 1890-х годов Розанов именовал
«Катковско-Леонтьевским периодом». Он регулярно публиковался в «Русском
вестнике», «Вопросах философии и психологии», «Биржевых ведомостях»,
«Московских ведомостях» и особенно в газете А. С. Суворина «Новое время» —
штатным сотрудником этого издания Розанов стал в 1898. До этого он, оставив
гимназическое преподавание и переехав в Санкт-Петербург, несколько лет служил
чиновником Центрального управления государственного контроля («Служба была так
же отвратительна для меня, как и гимназия»).
К началу 1900-х годов Розанов создал себе прочную репутацию плодовитого и
яркого консервативного журналиста. Большая часть его многочисленных статей
этого периода собрана в книгах Сумерки просвещения (1899), где на базе
собственного опыта Розанов обличает российскую систему школьного образования;
Природа и история (1899), Религия и культура (1899), Литературные очерки
(1899). Однако главным и наиболее известным его сочинением стала опубликованная
в 1891 в «Русском вестнике» и вышедшая несколькими отдельными изданиями (с
приложением двух этюдов о Н. В. Гоголе) Легенда о Великом Инквизиторе Ф. М.
Достоевского. Опыт критического комментария. Творчество и личность Достоевского
изначально привлекали Розанова, и это предопределило не только его критическую
репутацию, но и личную судьбу: чтобы лучше понять любимого писателя, Розанов
женился на его бывшей любовнице, А. П. Сусловой (1839–1918), которая,
изуродовав жизнь супругу и бросив его, не пожелала дать ему развода, и второй —
счастливый — брак Розанова оставался в глазах церкви и государства незаконным
со всеми вытекающими отсюда прискорбными последствиями. Легенда же положила
начало изучению религиозных аспектов творчества Достоевского, хотя в ней речь
идет не о самих произведениях, а о восприятии их содержания (о «понимании»
литературы, формирующем мировоззрение), как и в других литературно-критических
статьях Розанова, начиная с нашумевшего программного цикла Старое и новое
(1892), где полемически мотивируется отказ от «наследства 60–70 годов».
К началу 1900-х годов мировоззрение Розанова вполне сформировалось:
«понимание» в целом было предрешено и постоянно расширялось тематически, в
принципе не имея пределов. Однако «пониманию» этому, на его собственный взгляд,
недоставало органичности, которая требовала слияния мышления с бытом: именно он
признавался «сферой целостного существования личности» (Н.Розин). Быт одушевляла
стихия пола и скрепляли семейные узы. Соответствующие размышления и соображения
Розанова, нередко спонтанные, вдохновили его статьи, собранные в двухтомнике
Семейный вопрос в России (1905), а также, по собственным его словам, «главную
идейную книгу» В мире неясного и нерешенного, вышедшую к 1904 двумя изданиями.
Его собственная мучительная семейная ситуация (брачное сожительство, по
церковным понятиям считавшееся блудом) спровоцировала напряженные размышления о
значении и роли российской церковности (двухтомник Около церковных стен, 1907).
Попытку решающего обобщения религиозной проблематики представляют книги
Розанова Темный Лик (1911) и Люди лунного света (1912), где в сексуальном ключе
выявляется и оценивается «метафизика христианства» и доказывается
несостоятельность христианской религии с точки зрения обустройства обыденной
жизни.
Однако, по-видимому, неправомерно объявлять Розанова, как это делал Д. С.
Мережковский, подобным Фр. Ницше «антихристианином». Следует учитывать и его
нарочитое тяготение к крайностям, и характерную амбивалентность его мышления.
Так, ему удалось прослыть одновременно юдофилом и юдофобом; революционные
события 1905–1907 он считал не только возможным, но и необходимым освещать с
различных позиций — выступая в «Новом времени» под своей фамилией как монархист
и черносотенец, он под псевдонимом В.Варварин выражал в других изданиях
леволиберальную, народническую, а порой и социал-демократическую точку зрения.
Закономерной кульминацией творчества Розанова явились его сочинения необычного
жанра, ускользающего от строгого определения, однако укорененного в его
журналистской деятельности, предполагавшей постоянную, как можно более
непосредственную и вместе с тем выразительную реакцию на злобу дня, и
сориентированного на настольную книгу Розанова Дневник писателя Достоевского. В
опубликованных сочинениях Уединенное (1912), Смертное (1913), Опавшие листья
(короб 1 — 1913; короб 2 — 1915) и предполагавшихся сборниках В Сахарне, После
Сахарны, Мимолетное и Последние листья автор пытается воспроизвести процесс
«понимания» во всей его интригующей и многосложной мелочности и живой мимике
устной речи — процесс, слитый с обыденной жизнью и способствующий мыслительному
самоопределению. Этот жанр оказался наиболее адекватным мысли Розанова, всегда
стремившейся стать переживанием; и последнее его произведение, попытка
осмыслить и тем самым как-то очеловечить революционное крушение истории России
и его вселенский резонанс, обрела испытанную жанровую форму. Его Апокалипсис
нашего времени публиковался невероятным по тому времени двухтысячным тиражом в
большевистской России с ноября 1917 по октябрь 1918 (десять выпусков).
Характерно, что этот реквием по российскому государству и русской культуре
первоначально мыслился как периодическое издание статей на темы политические,
религиозные и общекультурные под общим заглавием Троицкие березки: «так,
какую-нибудь ерунду, и вдруг — раз, мысль, два — мысль. Разрослось чудище…»
(Розанов — Ткаченко, 1918, 31 марта). Жанр оправдал себя: Апокалипсис оказался
редкостным и бесценным художественно-историческим свидетельством очевидца и
мыслителя, погребенного под обломками рухнувшей империи. Центральной
философской темой в творчестве зрелого Розанова стала его метафизика пола. В
1898 в одном из писем он формулирует свое понимание пола: «Пол в человеке — не
орган и не функция, не мясо и не физиология — но зиждительное лицо… Для разума
он не определим и не постижим: но он Есть и все сущее — из Него и от Него».
Непостижимость пола никоим образом не означает его ирреальности. Напротив,
пол, по Розанову, есть самое реальное в этом мире и остается неразрешимой
загадкой в той же мере, в какой недоступен для разума смысл самого бытия. «Все
инстинктивно чувствуют, что загадка бытия есть собственно загадка рождающегося
бытия, т. е. что это загадка рождающегося пола». В розановской метафизике
человек, единый в своей душевной и телесной жизни, связан с Логосом, но связь
эта имеет место не в свете универсального разума, а в самой интимной, «ночной»
сфере человеческого бытия: в сфере половой любви. Розанову было чуждо то
метафизическое пренебрежение родовой жизнью, которое в истории европейской и
русской мысли представлено многими яркими именами. Философ-платоник, певец
Вечной Женственности Вл. С.Соловьев сравнивал процесс продолжения рода
человеческого с бесконечной вереницей смертей. Розанов же каждое рождение
считал чудом — раскрытием связи земного мира с миром трансцендентным: «узел
пола — в младенце», который «с того света приходит», «от Бога его душа
ниспадает». Любовь, семья, рождение — это для Розанова и есть само бытие, и он
готов был говорить об «онтологии» половой любви. Розановская апология
телесности, его отказ видеть в теле, и прежде всего в половой любви, нечто низшее
и тем более постыдное, в гораздо большей степени спиритуалистичны, чем
натуралистичны. Розанов постоянно подчеркивал духовную направленность своей
философии: «Нет крупинки в нас, ногтя, волоса, капли крови, которые не имели бы
в себе духовного начала», «пол выходит из границ естества, он — вместе
естественен и сверхъестественен» и т. п.
Религиозная позиция Розанова с течением времени претерпела серьезные
изменения. В конце 1890-х годов он, сопоставляя стоицизм и христианство,
утверждал: «Стоицизм есть благоухание смерти, христианство — пот, муки и
радость рождающей матери, крик новорожденного младенца… Христианство — без
буйства, без вина и опьянения — есть полная веселость, удивительная легкость
духа, никакого уныния…». Позднее он приходит к выводу, что «из подражания
Христу… в момент Голгофы — образовалось неутомимое искание страданий». Лично
глубоко религиозный и никогда не отрекавшийся от православия (уже в последние
годы жизни, отвечая на упреки в христоборчестве, заявляет, что «нисколько не
против Христа»), Розанов видит суть религии в мироотрицании: «Из текста
Евангелия естественно вытекает только монастырь… Иночество составляет
метафизику христианства». Привязанный сердцем и умом ко всему земному, верящий
в святость плоти, Розанов жаждал от религии прямого и непосредственного
спасения и признания (отсюда тяготение к язычеству и Ветхому Завету). Путь
через Голгофу, через «попрание» смерти Крестом, этот путь христианства
представлялся позднему Розанову едва ли не равносильным отрицанию бытия вообще.
Умер Розанов в Сергиевом Посаде 23 января (5 февраля) 1919, в беспросветной
нищете, изнуренный голодом и болезнями, пытаясь превозмочь отчаяние и обрести
утешение в христианской вере.
